В этом году исполняется ровно двадцать лет с момента моей первой свадьбы.
Конечно той, где я был задействован не как жених, а как гость.
В далеком-предалеком 1986 году, довольно удачно июньская сессия,
пройденная мной без особых усилий, плавно перетекла в череду непрерывных полюбовных торжеств...

Дальние и близкие родственники, студенческие и школьные друзья,
непрерывно, но достаточно согласованно слали мне свои приглашения на продолговатых белых открытках,
украшенных голубями и сердцами.
Плотоядно облизываясь, старался не отказать никому.

О каком отказе могла идти речь, когда только здесь,
в наспех залатанных брюках и стоптанных башмаках
я имел счастливую возможность неоднократно сравнить вкусовые качества красной и черной икры,
отведать иноземных трюфелей в трудно произносимом соусе,
а также попросить дополнительно еще одну котлету по-киевски.
Только здесь я мог ни в чем не отказывать своему гастрономическому любопытству.
Только здесь хрустальная водка плескалась Волгой, а низвергалась в глотки Ниагарой.
Только здесь девчонки обряжались в столь прозрачные шелка и шифоны,
что жадному взгляду студента была обозрима вся их ботаника с биологией...

Однажды, помню, действие разворачивалось в ресторане где-то рядом с МИДом - в районе Смоленской площади.
Ресторан, кроме нашей свадьбы, обслуживал еще гостиницу,
где жили якобы добрые негры и азиаты - социалистические друзья Советского Союза.
Друзья, глядя на сильно радостных русских людей,
стремились быстро-быстро пробежать мимо и спрятаться в лифты.
На худой случай - слиться с черным мрамором лестниц.

Одному не удалось.
Мы его дружно поймали и посадили за стол.
После перекрестных допросов оказалось - это грек.
Одновременно на плохом английском и на заплетающемся русском
я его стал немедленно расспрашивать про режим "черных полковников".

На любые вопросы грек, улыбаясь, кивал кудлатой головой и говорил "нэ панима",
после чего заученно и почти без акцента рассказывал о тесноте афинских улиц,
о бедности его большой семьи и том, насколько хорош СССР.
В принципе, я с ним соглашался и предлагал выпить за дружбу народов.
Грека пил водку мелкими дозами, как микстуру.

В конце-концов все бросились танцевать сиртаки и сын Ахиллеса куда-то исчез.
Как оказалось впоследствии, я ему оставил свой адрес и он даже написал мне письмо.
В котором опять таки рассказывал о тесноте афинских улиц,
о бедности его большой семьи и том, насколько хорош СССР.
Ничего не ответил я эллину...
Почему, черт возьми, нам эллинка не попалась?...

На другой, более народной свадьбе, меня все время пытались обрядить в какого-то паяца.
То галстук повязать и штаны снять, то парик надеть, то рожу изукрасить.
Отбрыкивался, как мог.
Когда уже не осталось сил отбиваться - просто рухнул словно пьяный вдрызг за кучу досок в сарае.
"Ах, какой артист во мне погибает!" - хотелось воскликнуть вслед за Нероном.
Лицедейство помогло - оставили в покое.
Через полчасика вновь, как ни в чем ни бывало, появился на людях и продолжил совместное веселье...

На третьей свадьбе получил приглашение провести остаток августа в Туапсе,
чем не преминул нагло воспользоваться на правах близкого друга семьи.
В итоге жил с молодоженами в большом доме на берегу лазурной горной речки,
по-гусарски коротая вечера за спиртом и картами.
А когда юные супруги исчезали в жаркой тьме дальних комнат,
я выбирался в сад и, покуривая, задумчиво слушал печальный вой шакалов в горах.
В синеющем небе мерцали жирные звезды, словно на бутылке отменного коньяка...

Хорошо было.
Не переживАть надо было, а пережЕвывать.
Но двадцать лет спустя уже переживаешь за другие свадьбы - собственных детей.
И как-то уже не до веселья...