Поймал себя на странном ощущении:
в День милиции о милиции почему-то не могу сказать ничего плохого.
И в этом резко расхожусь с общественным мнением.
Видимо, и у общественного мнения бывает рыльце в пушкУ.
Или лицо упирается в пУшку...

В первый раз в отделении милиции я попал в возрасте шестнадцати лет.
Исключительно по неотложной конституционной надобности:
явился получать паспорт.
Учитывая явку с повинной, документ вручили незамедлительно.
Обошлись без фанфар, цветов и шампанского.
Просто сотрудница в погонах, взглянув мельком на фото
и брезгливо сравнив его с оригиналом,
постаралась как можно побыстрее выпроводить меня во взрослую жизнь...

Во второй раз оказался в отделении накануне Пасхи.
Нам, юным дружинникам, выдали красноречивые повязки и
назначили старшим бравого сержанта.
Так, на всякий случай.
В этот момент почему-то особенно запомнились его,
совершенно остекленевшие от счастья глаза.
Все-таки, это очень непростая участь:
ходить в ночной дозор с дюжиной неугомонных студентиков...

В третий раз пришел не просто так, а по официальной повестке.
В ней все было указано чин по чину:
дата, время, кабинет, фамилия.
Сушить сухари торопиться не стал.
Просто распирало любопытство - и зачем это я понадобился органам.
В конце концов, пришел к закономерному выводу,
что если вежливо приглашают - значит, надо поделиться знаниями.
А вот если бы приехали сами - пришлось бы поделиться свободой...

Указанный кабинет в назначенное время был заперт.
Практически опечатан.
Робко присел на один из свободных стульев, стоявших в коридоре.
Его спинка из фальшивой кожи была превращена в лохмотья.
Даже неопытному взгляду было ясно,
что при этом применялись все виды холодного оружия:
от средневековой секиры до отечественной бритвы типа "Нева"...

По ногам потянул сквознячок легкой тревоги.
Мимо сновали подозрительные граждане с раскосыми глазами.
У всех в руках мелко дрожали желтые листки повесток.
Тревога начала карабкаться все выше и выше...

Через пятнадцать минут прибежал запыхавшийся следователь.
Попросил подождать меня еще пять минут
и отчаянным аллюром скрылся из виду еще на полчаса.
Когда я уже совсем отчаялся выйти на свободу в светлое время суток,
он, радужно улыбаясь, появился вновь и
широким жестом хлебосольного хозяина
пригласил меня в свой, насквозь прокуренный кабинет...

Осторожно присев на стул, по всем приметам являвшийся близнецом того,
что стоял в коридоре, я поинтересовался поводом столь исторической встречи.
Хозяин кабинета, без устали перебирая многочисленные бумаги
и перекладывая с места на место объемистые папки,
слегка улыбнулся и вкрадчиво пояснил, что повод, в общем-то, незначительный.
Стоит мне честно рассказать о связях с неким Гугенотом Варфоломеичем,
как я могу быть свободен и отправляться по своим делам...

Никакой Гугенот и тем более Варфоломеич мне знаком не был.
По крайней мере, при этой жизни.
О чем я немедленно известил собеседника.
Следователь перестал перекладывать бумаги и,
пристально взглянув в мои, широко раскрытые от удивления, глаза,
холодно произнес: "Что ж, так и запишем..."

Он сдержал слово.
И еще целый час записывал одну и ту же фразу, но в разных вариациях:
"С вышеозначенным лицом не знаком, не встречался и
своего номера телефона ему никогда не давал..."
Оказывается, весь сыр-бор разгорелся из-за того,
что в записной книжке какого-то проходимца Гугенота,
был наспех записан номер телефона
один в один совпадавший с моим домашним...

Когда недоразумение прояснилось, расстались вполне дружелюбно.
Конечно, не обещали друг другу встречаться почаще.
Но и не отказали друг другу в такой возможности.
Ведь, как говорится на Руси, от сумы и от повестки - никогда не зарекайся...

Тем не менее, всех работников милиции - поздравляю с праздником.
Ведь кроме них, как ни крути,
простых смертных больше защищать некому.
И оберегать от преступных превратностей судьбы.
Даже - при помощи решетки...