Посетили меня внезапно скорбные воспоминания.
Давным-давно обитал я на даче в Подмосковье - готовился к поступлению в институт.
Место было на редкость тихое, обильно поросшее соснами и гигантской крапивой.
Даже далекий гул электричек тишине не мешал, наоборот - добавлял элемент присутствия в этом мире. Дачи в те "застойные" времена выглядели внушительно, но несколько запущено.
Доставались они , как правило, элитным гражданам, не привыкшим выращивать картошку с огурцами в промышленных масштабах, а также производить европейскую отделку своих "хижин".
Поэтому, даже в выходные дни в поселке было малолюдно.
По соснам резво прыгали дерзкие белки, а в траве у крыльца шуршали ежи.
Дачи , как правило, были двухэтажными, с непременным балконом и летней террасой.
Рачительные хозяева, дабы и за домом присмотр был и в кармане рубль шуршал, сдавали на зиму оба этажа положительным постояльцам - чаще всего студентам, молодым интеллектуалам , да и просто симпатичным гражданам и гражданкам.
Но, как только снег исчезал, постояльцы перебирались на второй этаж , а на первый , как скворцы после зимовки, возвращались владельцы.
Обычно на выходные - отдохнуть от московской сутолоки.
Часто устраивали посиделки, где "нижние" приглашали "верхних" и задушевно, под "наливочку" обсуждали всякую всячину, которую даже в столичных кухнях обсуждать было не принято.
Вспоминали многое.
"Моя" хозяйка, ветхая, трясущаяся старушка с внимательными глазами, часто забиралась в исторические глубины.
Слушали ее не перебивая.
Мне запомнилось , что она вспоминала о том, как лично видела Керенского.
Окружающие ахали.
К понедельнику все разъезжались.
В один, уже по осеннему сырой, августовский вечер в доме остались только двое - я и эта старушка.
Она чего-то разболелась и уезжать в город отказалась наотрез.
В домах, построенных из тонкой сосны, слышимость изумительная.
Я сижу на мансарде, мерзну как цуцык и , чтобы разогреться, вслух штудирую высокие математические истины.
Заодно слушаю, как она в противоположном конце дома кряхтит и стонет.
Зовет.
Сбежал вниз молодецки. "Чего - спрашиваю, - надобно ?"
Она только ткнула пальцем в синеющее окно : "Иди. Открой. Там стоит кто-то..."
Надо добавить, что строение было окружено массивным тыном.
Тын, иными словами забор, сгнил напрочь, поэтому ворота и калитка открывались весьма неохотно.
Побежал смотреть на гостя.
Выскочил за калитку, зыркнул вправо, зыркнул влево - никого.
Только гаснет закат и качается матовый туман.
Забежал обратно.
Доложил: "Никого не видел. Никого не слышал. Должно быть ошибка."
Старушка ,пристально взглянув, шевельнула рукой: "Ступай..."
Только-только углубился в интегралы - меньше чем по колено, - зовет опять.
Вроде, Сивка-бурка, предстань передо мной...
Предстал.
"Вон же ,- говорит ,- он на крыльце стоит. Иди открой ему дверь..."
И указывает в сумрак дрожащим пальцем.
Выскочил на крыльцо.
Наступил на спящего кота.
Кроме кота на пороге никого не наблюдалось.
Вернулся доложить.
Выслушала недоверчиво.
"А...ладно..." - произнесла после минутной паузы, - "Скорую зови...Плохо мне...".
Мобильников тогда не было и в помине, поэтому чтобы найти в пустынном поселке работающий телефон, мне пришлось приложить немало кипучей юношеской энергии.
В густых потемках осторожно крадущуюся "Скорую" я встречал как Оле-Лукойе - с фонарем и зонтиком.
Но - без сказок.
Бабульку не долго размышляя уложили на носилки и со мной, в качестве сопровождающего, увезли в районную больницу.
Больница, ладно скроеная из кроваво-красного кирпича, была переполнена больными.
Это резко контрастировало с почти полным безлюдием снаружи.
Старушку положили в коридоре, для чего из госпитальных резервов была выделена отдельная кровать, по возрасту - ей ровесница...
Через два дня я узнал, что бабулька преставилась.
Вывод прост: черный гость являлся к ней не случайно.
Может и к Моцарту с Есениным такие же гости приходили...
Значит лучше всего на звонки и стуки не реагировать, в окошко не высовываться и ,вообще, вести себя непредвзято.
Нас еще нет.
Или - уже нет.