Однажды, чудесным июльским вечером,
когда под окном звенели комары и девичьи откровения,
меня настойчиво позвал к себе телефон.
В трубке прозвучал возмущенный вопрос:
"В конце-то концов ты творческая элита или нет?
Завтра обязательно приходи на встречу с культурной немецкой делегацией в художественную мастерскую!"

Много чего было в моей жизни, но в художественной мастерской я еще не пил.
Поэтому, отбросив сомнения и предусмотрительно надев чистую рубашку,
на следующий день прибыл в назначенное место.
У подъезда девятиэтажного жилого дома, где была прописана мастерская,
громко смеялись женщины в длинных - до пят, - платьях.
Насколько я понял, это были национальные немецкие костюмы.
Наверное, они отлично защищают тело от тридцатиградусной жары...

Мастерская располагалась в двух помещениях на последнем этаже.
Трудно назвать квартирами пространство площадью с хоккейную коробку и высотой в пять метров.
Сразу стало ясно, насколько прежнее государство не любило мастеров карандаша и кисти.
Оно, очевидно, надеялось, что мастер заболеет агорафобией
(боязнью открытых пространств) и сойдет с ума.
В нашем случае эти коварные замыслы в жизнь не воплотились.
У художника оказалась прекрасная крепкая психика...

Пока зачарованные немцы ходили вдоль стен и пропитывались, как торт сгущенкой,
изобразительным творчеством, я скромно отодвинулся в сторонку и любовался антресолями.
Они были сделаны из надежного дерева оптимистичных янтарных оттенков.
Сразу жутко захотелось забраться по высокой лестнице и посмотреть на всех сверху.
А еще лучше примоститься там на тахте и предаться высоким помыслам...

Рядом со мной стоял забытый временем мольберт.
По его территории, украшенной засохшими разводами зеленых озер
и причудливо застывшими синими холмами, бродил одинокий муравей.
Увидев, что к нему кто-то приближается, он проявил необычайную резвость
и бодро бросился навстречу неизвестности.
Неизвестностью был я...

Вот так, в качестве бонуса жизнь подбросила мне шанс близко познакомиться с муравьем.
Но я им так и не воспользовался, отступив от мольберта на три шага.
Муравей заметался по краю, потом сел на него, свесил ноги и заплакал...

К нему тут же подбежала девушка в желтом шелковом платье и сфотографировала.
Как я заметил, она вообще фотографировала все подряд:
картины, чайник на столе, невеселое растение в старом горшке
и бронзовую жабу на потрескавшемся от солнца подоконнике.
Жаба при этом довольно улыбалась,
а у фотоаппарата от обилия информации об окружающем мире начало пучить бока...

Настал момент, когда всех вежливо пригласили начать беседу о прекрасном.
Усевшись полумесяцем посредине комнаты на поспешно мобилизованные стулья,
гости и хозяева начали щедро обмениваться друг с другом такими художественными оборотами речи,
о существовании которых я и подозревать не мог.
Проникновенно выступила женщина искусствовед.
Она рассказала трогательную историю о том,
как однажды поспорила с учеником старших классов.

Паренек среди урока внезапно спросил:
"Можно ли считать искусством то, что рисует компьютер?"
"Нет!" - сказала, как отрезала преподавательница.
Школьник задумался до конца урока.
И перед самым звонком, хитро прищурившись, коварно поинтересовался:
"А если рисунок сделает художник, но при помощи мышки?"
"Тогда ,конечно, это искусство!" - согласилась женщина и ощутила себя побежденной...

Я тоже ощутил себя побежденным, и под покровом сумерек ретировался домой -
объяснять своему компьютеру, что сам он ничего дельного не нарисует.
И от этого захотелось, как муравью, сосланному на мольберт,
сесть на край душевной пропасти и горько зарыдать.

Как все-таки беден мой внутренний мир!
Пожалуй, даже барышня с фотоаппаратом не поможет.